Я всегда знал, что она особенная. Не просто потому, что родилась от меня. А потому, что росла под моими глазами, как цветок, который я сам поливал, защищал от ветра, оберегал от лишнего света. И вот теперь этот цветок распустился, и мне стало трудно смотреть на него сквозь призму простого отцовства.
Она стояла у окна, в той же футболке, которую носила с утра — мятной, свободной, до бёдер. На плечах лежали тёмные волосы, чуть растрепанные после учебы. Я не слышал, как она вошла, но почувствовал её запах раньше, чем увидел. Лёгкая отдушка — молочный шампунь, немного пота, и что-то своё, женское, почти невидимое, но уже присутствующее.
— Пап, можно тебя на минуту? — спросила она, не оборачиваясь.
Голос дрожал. Не сильно. Только для тех, кто знает её голос как свои пять пальцев.
— Конечно, — ответил я, закрывая ноутбук.
Она повернулась медленно, будто не хотела показать себя целиком сразу. Грудь под футболкой колыхнулась еле заметно, когда она глубоко вздохнула. Маленькие, плотно сжатые соски проступали сквозь ткань — не от холода. Скорее, от напряжения. От чего-то внутри, что давило на грудную клетку, как страх перед прыжком с высоты.