Он хрипел, она выла, все выше и выше, наконец, ее вой приобрел какие — то запредельные децибелы, и, выгнувшись на нем, как ведьма на метле, она стала кончать, выпятив свой шишкастый позвоночник, сотрясаясь в судорогах.
IV.
Я уже не помню почему, но возвращались мы домой вместе с нею. Будь я трезвым, все шло бы по - другому, но вино и пережитое потрясение сделали свое дело — я был равнодушен.
Временами она украдкой полизывала костяшку своего кулачка, содранную где — то в порыве страсти, ее шея пунцовела похабными засосами так, что даже другие пассажиры в недоумении оборачивались, но она не замечала этого. Она говорила. И знаете, что?
- Разве я не имела права один раз испытать твою любовь? Это ведь не было изменой, поскольку ты все видел сам, и будешь теперь знать, что у меня есть любовник. Это справедливо: теперь, когда я буду с ним, ты не будешь терзаться догадками, будешь знать, как у нас все происходит. Это гуманно.
Я смотрел на нее, слышал какое — то ржавое звучание ее голоса и думал: это человек передо мной или какая — то тварь из ада, на миг принявшая человечье обличье?
Это та, которую я еще сегодня утром беззаветно любил, за которую жизнь бы отдал, не раздумывая, теперь сидит передо мной, хлопает своим ртом и поет мне про любовь, после того как похабно спарилась в лесу с каким — то мерзавцем, да еще и заглотила его поганое семя своим ненасытным зевлом?
- Ну, скажи что - нибудь? - Искала она меня своим убегающим взглядом, - разве я не права?
Дома она всяко ласкалась ко мне, преданно заглядывала в глаза, хотела поиграть моими кудрями.
Спали мы порознь, она в кровати, я полу. С рассветом я курил на балконе, я мерз, мои ноги дрожали, в кончиках пальцев сидели иголки, мне казалось, что это меня отъебали в лесу, а не ее.
Потом я ее толкнул:
- Вставай!
Мой собранный, походный чемодан стоял в коридоре, часы отсчитывали последние минуты нашей совместной жизни.
- Ты уходишь? - Спросила она, убирая растрепанный локон со лба. – Ну, куда? Тебе же некуда.
- Я ухожу, - сказал я ей. - И у меня есть одна просьба, нет, требование. Последний, говоря по - вашему, штрих: ты больше никогда не напишешь и не позвонишь мне, не заставляй меня менять адреса и симки.
- Ну, подожди, ты что, из — за вчерашнего расстроился? Ну, это же не всерьез, это игра, я нарочно, что бы позлить тебя. А я только тебя люблю, только тебя… Зато теперь мне открыта дорога в искусство, Альберт проспонсирует меня и окажет свое покровительство.
- А мне плевать, кто он тебе, ебарь или спонсор. Или то и другое.
- Фи, как грубо.
- Да ты из любого сделаешь зверя. Скажи, ты дура? Ты правда не понимаешь, что произошло? Ты же еще вчера была умной, тонкой, талантливой. Как ты мне про ацтеков рассказывала. А кто мне про бездуховную жизнь пел, про рисунки одной линией? Куда девалось все это? Куда?!
- Да сам ты дурак, псих просто, да у каждой второй есть любовник, что тут такого?!
- Я может и дурак, но называть так каждую вторую я бы все - таки поостерегся.
- Как «так»?!
- Блядью.
Я сидел в электричке, привалившись головой к стеклу, мимо летели пейзажи, и только небо казалось стабильным и неподвижным, таким синим куполом, под которым вращалась вся эта наша грустная карусель — с нашими страстями и болями, с нашими встречами и расставаниями.
Порой, когда я глядел в окно, мне казалось что где то вдалеке, над лесами, лугами и полями в небе я вижу отражение Юлии, она почему — то была исполнена в образе Мадонны — гордая и мудрая со крещенными, красивыми руками. Я страшно психовал и мысленно продолжал с ней диалог:
- Ты могла испытать меня изменой, предательством, даже подлостью. - Говорил я ей, - но испытывать меня таким взглядом ты не имела права.
- Каким «таким»? - Спросила она.
- Взглядом, где не было любви.
